МАНЬЯК В ГОРОДЕ

Приобрести полную версию книги

Мрак. Только черные скелеты веток. Только жухлая трава под чуткими ступнями. Только странные каменные глыбы, уходящие вертикально вверх. Только жуткий желтый свет в внутри скал. Свет горит ровно, как луна и ярко, как костер.

Он и ночь. Они оба одиноки. Они оба ждут. Он ждет добычу. Ночь ждет его торжества. Ночь голода и страха. Ночь страха для всех и ночь голода для Него.

Шум. Он не слышал такого прежде. Как будто большой шмель летит к Нему над ровной полосой черного камня. Шмель гудит вкрадчиво и нежно. Сердце шмеля бьется ровно и басовито: “Бум-бум-бум-бум”.

Он осторожно и неслышно отступает за толстый ствол. Он прячет свое тело от неведомого зверя и ветра. Его ноздри жадно ловят запахи. Его уши различают каждый шорох ночи. Его руки твердо сжимают тяжелый сук с рваными краями надлома.

Запах ему незнаком. Шум не ведом. Он напрягает мозг, пытаясь вспомнить: было ли с ним такое когда-нибудь. И Он не может вспомнить ни запах, ни шум, ни этого странного шмеля с его вкрадчивым гудением и громкими ударами сердца.

Он, слившись со стволом, выглядывает из-за дерева. Неведомый Зверь летит на Него. Зверь больше оленя. Больше медведя. Больше любой добычи, которую Он знает. Глаза Зверя пожирают ночь. Там, где падает взгляд Зверя, начинается день. Этот день короток, но ярок. Каждая травинка кланяется взгляду Зверя. У каждого жучка можно различить шерсть на лапках. Тело зверя сияет прекрасным панцирем. Зверь не добыча для одинокого охотника. Слишком быстр, слишком силен, слишком опасен, слишком уверен в своей мощи.

Ноги сами сжимаются пружиной. Тело Его без приказа вылетает вверх легко и стремительно. Руки без подсказки находят в темноте толстую и надежную ветку. Шершавая кора плотно ложиться в ладони. Несколько быстрых взмахов и Он уже скрылся в скелете ветвей, слился с ними, превратился в них. Дерево, потеряв листву, стоит нагим, каким и должно было стать к долгим белым холодам. Но нагота дерева лишь помогает найти им друг друга. Он прижимается к прохладной коже дерева. Он обнимает ствол крепко и нежно. Дерево и Он становятся одним телом, одной плотью, одной тенью. Тенью уходящей жизни, ожидающей долгие белые холода. Ничей взгляд не сможет оторвать Его от надежной толщи ствола. Ни чей глаз не сможет отличить его в призрачном рисунке ветвей, уходящего в черноту ночи.

Зверь скользит по гладкому черному камню и, сверкая хищным взглядом передних глаз и кровавыми зрачками задних, растворяется среди каменных глыб.

Смерть ушла. Голод остался. Чтобы голод не сожрал Его, голоду нужно принести жертву. Жертву быструю, вкусную и сытную.

Он осторожно отрывается от коры. Он оглядывается по сторонам. Он вслушивается в мрак вокруг себя. Он вдыхает запахи холодного ночного воздуха. Он чувствует: добыча рядом. На расстоянии одного хорошего прыжка. Прямо напротив него! Еда! Еда достойная его голода. Она стоит в ярко сияющей дыре. Дыре в скале. Этот лаз не похож на лаз в его логово. Слишком большой. Слишком широко расставлены зубцы кольев. Слишком хорошо видно, что делает жертва. Это плохое убежище. Такому убежищу Он никогда бы не доверил свой сон.

Добыча в убежище очень напоминает самок его племени. Только крупнее, чище, а главное, в ее теле угадывается тонкий, нежный слой жира. Она стоит почти такая же нагая, как дерево. Лишь мясистые ягодицы и высокая грудь прикрыты странными, дырявыми, черными шкурками. Зачем цеплять на себя что-то, что не греет? Добыча оказалась не только вкусной, желанной, но и глупой.

Ветки предано раскачивают Его тело и швыряют точно светло пятно между зубцами лаза. Что-то холодное, твердое и невидимое на миг приостанавливает смертоносный полет. Но преграда не способна удержать Его. Звон более высокий и чистый, чем звон разбитого весеннего льда остается где-то за Его летящим телом. На плече вспыхивает яркий цветок крови. Его крови.

Добыча не успевает испугаться. Огромные глаза цвета неба, с расползающимися черными зрачками, впитывают его отражение и выплескиваются ужасом перед долгой дорогой к Далеким Холодным Огням Неба. Сколько раз он видел этот взгляд. Взгляд, который прощается со всем, что знал. Взгляд, который ищет неведомую тропинку в Никуда. Ищет против своей воли. Ищет, повинуясь Его смертельной силе.

Его ладони, еще недавно обнимавшие шершавый ствол дерева, смыкаются на тонком стволе - шее жертвы. Мимолетный хруст мгновенно угасает в глухих стенах логова. За ним гаснет и огонь ужаса в глазах добычи. Охота прошла быстро и удачно. Он знает, где его зубы найдут самый короткий путь к еще живой крови. Нежная, как лепестки цветка и пахнущая весенним лугом, кожа жертвы без сопротивления пропускает сквозь себя Его острые клыки.

Он чувствует, что Голод принимает кровь жертвы и, пьянея, отпускает Его чрево. Чрево, забывающее слова тоскливой песни пустоты. Чрево, требующее победного крика. Крика, знаменующего удачную охоту и призывающего удачу во всех охотах потом. Он уступает желанию Голода. Он подчиняется желанию сердца. Крик Его врывается в логово, бьется в поисках выхода и светлые стены и угасает быстро и бесследно. Как хруст шеи добычи. Как свет ужаса в ее глазах.

1.

Дима очнулся от холода. Темное звездное небо глядело на него сверху равнодушно и отчужденно.

Капля воды звонко шлепнулась на Димину щеку. Казалось, она прилетела прямо из звезд. Неторопливо исследуя каждую клеточку кожи на своем пути, капля сползла на шею. Немного повисела, согреваясь, и сорвалась вниз – навстречу осенней земле.

“Странно. Чего это я здесь разлегся?” – Дима глядел в черную бесконечность космоса, пытаясь понять: где он находиться и, главное, почему. Ночное небо ответа на вопрос не дало, зато ощущение холода стало нестерпимым: “Все. Хватит валяться. Пора вставать”. – Собравшись с силами, Дима попробовал оторвать голову от колючей, прихваченной ночным заморозком травы. Он напряг шею и замер. Боль родилась где-то в темени. Затем собралась в огненный комок и взорвалась во всем теле. Закоченевшие мышцы и полусонный мозг восприняли этот взрыв особенно остро. Дима застонал и окончательно пришел в себя. Перевалившись на живот, он сначала встал на четвереньки, потом, обняв ствол стоящего рядом дерева, стал подниматься. Ноги тряслись, мышцы отказывались подчиняться.

-Забавно. – Осторожно поворачивая голову, Дима огляделся по сторонам. Место было знакомо. Этой тропинкой он уже два года возвращался домой с работы. За спиной остался мостик через сточную канавку, некогда называвшуюся речкой Звонкой: два бревна и десятка полтора набитых поперек дощечек. Впереди - густой ивняк и, метров через триста, первые заборы Поселка. Второй дом с краю его, Димы. Точнее не совсем его. Дом семейство Кирилловых арендовало.

До рождения дочери, Дима с Таней жили у родителей. Сначала у Диминых. Позже переехали к родителям жены. Где, собственно, и были прописаны. Потом родилась Ленка. Если прежде неприязнь тещи к Диме, носила форму вялотекущую, перераставшую в скандалы только время от времени, то появление внучки стало своеобразным сигналом к началу открытых боевых действий. Сразу обнажились различия в педагогических подходах. Таня “неправильно кормила”, Дима “не так пеленал”, оба “своего ребенка не любили”, ни тому, ни другому нельзя было доверить воспитание малышки. Зато каждый из дедушек и бабушек, был, по крайней мере, почетным академиком педагогических наук и считал, что именно благодаря его советам Песталоцци стал знаменит. Короче: необходимость в самоопределении семьи Кирилловых назрела, перезрела и реализовалось в аренде дома в Поселке.

После очередного скандала Кирилловы, упаковав нехитрый скарб: в два чемодана, сумку. Собрали Димкину библиотеку в пять картонных ящиков из-под водки. Загрузили имущество в машину Диминого друга и Ленкиного крестного Сережи Ларькова и отбыли к новому месту жительства. “Яблоко раздора” - маленькая Ленка, весь переезд, ничего не подозревая, дрыхла на заднем сиденье у мамы на руках.

Дом хозяева сдавали недорого. Во всяком случае, пока на заводе, пусть с задержками, но давали зарплату, оплата квартиры не казалась слишком обременительной. Да и сейчас, в принципе, концы с концами сводили. Правда, дорога на работу и у Димы и у Тани стала отнимать больше времени, но для города с населением в сто тысяч, понятие “больше” или “меньше” сводилось к десяти – пятнадцати минутам и особого значения не имело.

Дима попробовал вспомнить, что его заставило так уютно устроиться ночевать на свежем воздухе в двух шага от дома. Голова отказывалась думать точно так же, как ноги отказывались идти. Он ощущал только тонкий высокий звон: толи в воздухе вокруг себя, толи внутри головы. И, кроме звона - ничего. Ничего, что могло бы подсказать, причины по которой он оказался здесь среди ночи.

“Интересно, сколько сейчас времени?” - Дима автоматически приподнял левую руку, пытаясь узнать который час. Часов не было. Не было и черной кожаной куртки, в которой он утром уходил на работу.

-Упал, потерял сознание, очнулся: ни гипса, ни часов, ни куртки. – Монолог оказался слишком длинным и сложным для, еле ворочавшегося языка. То, что прозвучало, больше напоминало бульканье, чем речь. Впрочем, проблемы с дикцией Диму сейчас занимали меньше всего.

“История повторяется дважды: первый раз - как трагедия, второй, почему-то, как крупная неприятность. Хотя я бы предпочел в качестве повтора фарс”. – На сей раз, он уже не пытался насиловать язык. Эта фраза осталась не озвученной. Не озвученной, но справедливой. Год назад Кириллов уже пережил нечто подобное. Точно так же припозднился с работы домой. Почти на этом же месте потерял сознание, получив удар ломом по голове. Правда, тогда не было так холодно. Стоял сентябрь. Разгар бабьего лета. Нежное тепло ощущалось даже ночью. В тот раз без сознания пролежал всего несколько минут. Сам дополз до поселка. На его счастье сосед допоздна завозился в гараже со своим старым “Запорожцем”. Он заметил чуть живого Диму, затащил к себе в дом, вызвал “скорую”. Врачи прибыли быстро. Кириллову повезло: осень пощадила улицы Поселка. Даже самый маленький дождик прорезал глинозем поселковых дорог непроходимыми бороздами колеи. На счет удачи, если в такой ситуации об удаче могла идти речь, стоило отнести и то, что нашелся сумасшедший врач, рискнувший поехать в Поселок среди ночи.

Потом была неделя в реанимации, две недели в терапии, месяц дома на больничном.

Светка, бывшая одноклассница, а ныне главный хирург городской больницы, задумчиво оглядев очнувшегося после операции Димку, сказала: “В рубашке родился. С такими травмами не выживают”.

Дима выжили и даже без особых последствий. Через два месяца вернулся в свой механический цех к токарному станку. Единственным значительным последствием травмы, стал полный отказ от спиртного. По двум причинам. Лом нашел его голову в день получки. Был Дима “навеселе”. Не то, что бы пьяный, но бутылочку “белой” на четверых “уговорили”. Возможно, будь он трезвым, лом в руках тех шальных пацанов, что поджидали его в кустах, не достал бы Димин череп.

И второе, Светка, провожая его из больницы, напутствовала: “Не вздумай пить. Голова у тебя сейчас слабая: что не доделал лом, водка доделает легко. Постарайся не дать ей шанса”. Дима не стал спорить. С тех пор в рот не брал даже по праздникам. На дружеских застольях он отшучивался: “Лом – лучшее кодирование от пьянства. Не верите? Проверьте на себе.” Окружающие предпочитали верить на слово.

“ Нужно попытаться вспомнить: что произошло”.- Ивняк сжал тропинку в фантастический, извилистый мрачный туннель. Каждый шаг отдавался болью в голове, но на этот раз череп, кажется, остался цел. Дима осторожно ощупал голову: только ссадина под, слипшимися от крови, волосами.

Земля в низинке между Звонкой и поселком, не просыхала и в жару. Вчерашний утренний дождь “развез” тропинку окончательно. Ватные ноги плохо держали Диму и, тонкий слой, слегка прихваченной холодком грязи, постоянно норовил ускользнуть из-под подошв.

“Падать нельзя. Подняться еще раз я уже не смогу”. - Стараясь отвлечься от проблемы сохранения равновесия, Дима стал восстанавливать события прошедшего дня.

“Так. Вчера варили директору решетки на окна коттеджа. Пол дня не было электричества. Завод в долгах как в шелках. Варить начали поздно. Часа в четыре привезли стальной прут, а через пол часа дали энергию. Ребята были уже бухие. Савченко после четвертой бутылки водки “от бабы Мани” пытался пронести стальной прут сквозь работающий пресс. Я его еле успел вытащить. У бабы Мани замашки старой колдуньи. Причем злой. Нет, что бы шапками- невидимками торговать, она водку- негляделку разливает.

Работать закончили часов в двенадцать ночи. Точно. Не решетки получились – сказка. Узор художник нарисовал, словно мороз по стеклу прошелся: тонкий, прихотливый. Но и мы не оплошали. Все сделали как надо. Самим приятно было посмотреть на то, во что металл превратился. Из цеха вышли было уже темно.

Директор, как обещал, расплатился со всеми из “своего кармана”. Не обманул. Дал по тридцатке на брата. От щедрот своих. Двадцать решеток для него обошлись в сто двадцать рублей. Как говорил один бровастый коммунистический лидер: “Экономика должна быть экономной!” Закажи он эти решетки на сторону, каждая обошлась бы в десять раз дороже.

Мужики сразу слетали до бабы Мани и остались ночевать в цехе. Я пошел домой. Хотел еще в ночном киоске купить дочке шоколадку. Купил.” – Дима остановился и, стараясь не потерять равновесия стал ощупывать карманы. Ни денег, ни шоколадки не было: “Конечно, все лежало в куртке”.

“У проходной меня поймала Рита”. – При мысли о Рите Завьяловой Дима поморщился. Эту навязчивую и самоуверенную девицу он сильно недолюбливал. Рита работала табельщицей, считалась первой красоткой округи и вела себя так, будто все мужчины ее личная собственность и вечные должники. С ее внешними данными не табельщицей работать, а мыло рекламировать. Пару раз Риту брали секретаршей в коммерческие фирмы. Но на секретарской работе Завьялова не приживалась. Секретарю кроме тела, требовались еще и мозги. А с этим компонентом и Риты было напряженно.

На Диму она положила глаз давно. Не потому, что он выглядел как Ален Делон, или был богат как Ротшильд. Нет. Просто на фоне “отвязанных” заводских алкашей он выглядел интеллигентной белой вороной. Кроме того, Дима не обращал на красотку ровным счетом никакого внимания. Это сильно задевало самолюбие табельщицы. Собственно все, что требовалось от Димы: переспать с Завьяловой пару раз. Переспать и обнародовать это событие. То есть публично признать: устоять перед чарами Риты не может никто. Дима, же наивно полагал, что интимные отношения потому и называются интимными, что о них должны знать только непосредственные участники событий. И строить, эти самые отношения, следует на чем-то более значительном, чем удовлетворение амбиций. Кроме того, рисковать семьей Кириллову не стал бы даже ради Синдии Кроуфорт, а не то, что Риты Завьяловой.

Конечно, можно было и иначе разрешить конфликт: просто послать нахальную дамочку на три буквы. Но Кириллов считал для себя недопустимым подобное обращение с женщинами. Даже с такими, как Рита. Всякий раз, когда Завьялова разыгрывала из себя неотразимую искусительницу, Дима упорно отмалчивался, неопределенно улыбался, старался найти повод быстрее избавиться от нее и этим еще больше разжигал темпераментную красотку. Кириллов понимал, что ведет себя не правильно, что только усугубляет ситуацию. Однако прибегнуть к “хирургическим” методам решения проблемы не мог.

Вот и в этот раз упорная табельщица уговорила проводить ее до дома. Мол: поздно, одна боюсь, а тебе два квартала – не крюк. Идти не хотелось, но отказать в просьбе он не мог. Действительно было поздно. Нежелание женщины казаться на ночной улице без защиты, выглядело вполне естественно. Понятно, что никто не заставлял табельщицу сидеть на заводе до глубокой ночи. Безвыходная ситуация носила искусственный характер и преследовала совершенно определенную цель: не оставить Диме ни одного шанса для отказа

“Проводил. У подъезда Завьялова стала жалеть: какой я неухоженный и замерзший. Предложила зайти погреться, выпить чаю. Я отнекивался. Таня наверняка беспокоилась: должен был вернуться в пять вечера, а уже первый час ночи. Завьялова устроила сцену. Страшно обиделась. Сказа, что-то про импотенцию, что все мужики свиньи и хотят одного. А я хоть и свинья, но не мужик, потому ничего не хочу. Я пожелал ей спокойной ночи. Пол квартала обратной дороги еще помню. Потом щелчок и все. Пропасть. Ни слова, ни мысли, ни намека. Кто, где и как раздел меня, бедного, даже предположить не могу. Когда год назад обобрали пьяного, хотя бы было ясно, за что Бог наказал. А сейчас-то чем провинился? Да, веселая жизнь пошла: раз в год бьет и всё по голове. ” - Подытожил Дима.

Бесконечный коридор в ивняке внезапно оборвался, наткнувшись на штакетник соседского забора. Дима ухватился за плашки. Не струганное дерево встретило ладони шершавой прохладой. Тротуарчик вдоль забора, отсыпанный шлаком вперемешку с мелкими щепками, позволил идти уверенней. Ноги больше не скользили. До зеленой калитки с большим почтовым ящиком оставалось метров пятьдесят.

“Все, дома”. Он посмотрел на небо. На востоке звезды уже растворялись в сером молоке рассвета. Кое-где над поселком закрутились первые дымки. Хозяйки растапливали печи. Дима толкнул калитку, она подалась легко и, без скрипа распахнулась настежь. Все правильно: Таня в выходные заставила смазать петли. Уж больно визгливо отзывалась калитка на всякую попытку побеспокоить “ее величество”. Дима пол года, как мог, отбивался, но Таня вела планомерную осаду и одержала таки победу. Калитка лишилась голоса. А зря. В конечном счете, шумная дверь – не что иное, как надежная и дешевая охранная сигнализация.

В окне горел свет. Таня не спала. Ждала мужа.

“А ведь ей сегодня на работу”. -Пожалел жену Дима. Пошатываясь, он подошел к крыльцу. Подняться на ступеньку сразу не получилось. Не хватило сил. Дима обнял перила крылечка и повис на них. Организм требовал отдыха.

В тусклом свете лампочки – “сороковки”, висевшей над дверями, грязные исцарапанные руки, судорожно вцепившиеся в перила, показались Диме чужими. “ Если и физиономия столь же живописна, то я выгляжу весьма впечатляюще. Хоть сейчас на танцы. Куда- нибудь в дебри Амазонки или к папуасам. На шамана, я, пожалуй, не потяну, а вот на роль жертвенного бизона, или что там у них едят, вполне сойду. Только танцор из меня никудышный. Буду символизировать нечто медленное и беззащитное. Например: дохлого бегемота. Это мне вполне по силам”.

-Пацаны, гляди, говнюк-то живой. - Голос сзади звучал скорее удивленно и даже радостно, чем зло. Дима медленно обернулся. В темноте виднелись какие-то тени. Три или четыре. У самой калитки. Но лица разобрать было невозможно. Зато он, Дима, у освещенного крыльца – как актер под юпитерами.

-А ты говорил: “сдох”. Надо было добить его сразу, там, у мостика.

Дима пытался определить по голосам, кто это мог быть. А главное: что им нужно? Может быть это розыгрыш. Местные остряки решили “приколоться”. Но кто бы поднялся в такую рань ради сомнительного удовольствия пошутить над ним? Друзей в поселке не было. А враги, если их можно было считать врагами, сидели в СИЗо. Та троица, что в прошлом году угостила его ломом, до сих пор находилась под следствием. Вещественным доказательствам и неопровержимым уликам насмерть противостояла круговая порука Поселка. И, судя по всему, не только Поселка. Каждый раз, когда следствие делало шаг вперед, появлялся новый свидетель, который именно в тот роковой вечер с подследственными прогуливался по Новосибирскому зоопарку или читал “Войну и мир” в Томской городской библиотеке. Поселковые держались друг за друга насмерть. Свои могли быть хорошими или плохими, но всегда оставались своими. И плохой “свой” стоил дороже хорошего “чужого”. А своими Кирилловы здесь так и не стали. К ним относились как второстепенным героям сериала. Знали по имени, помнили в лицо, следили за перипетиями их жизни. Но наличию или отсутствию их в очередной серии никто особого значения не придавал.

Дима подозревал, что если бы год назад сосед знал, чьи дети разукрасили Диму, он бы не привел его к себе, не вызвал “скорую помощь”. Не потому, что владелец “Запарожца” был злым, подлым или бесчувственным человеком. Нет. Просто в первую очередь он посочувствовал бы тем, кого знал с детства, а уже потом чужому здесь семейству Кирилловых. Тем более, что в компании, напавшей на Диму, сын соседа - Славка был своим человеком.

В духовных отцах и руководителях это бандочки числился некий Шах. В миру - Геннадий Шахов. Четверка приятелей хулиганила с детства. Впрочем, без особой корысти - из чистого спортивного интереса. У троих клички начинались на букву “Ш”, четвертого, за явный сдвиг в сторону физического развития, в ущерб умственному, прозвали “Гиря”. Компанию местные остряки окрестили как “Три Ш с довеском”.

Тени проскользнули в калитку и стали приближаться к светлому пятну у крыльца. Теперь Дима смог сосчитать полуночников. Было их четверо. Двигались они медленно, постоянно сталкиваясь, друг с другом. Еще невозможно было разглядеть лиц, но походка не оставляла сомнений: все четверо крепко “навеселе”. Дима попытался одолеть слабость и добраться до двери. Шанс был. Три ступеньки – секунда времени. Пока эти типы выписывая ногами кренделя и пируэты, пройдут через двор, не только дверь открыть, но и чая напиться можно. Если бы ни проклятый звон в ушах. Если бы ни дистрофическая слабость в каждой мышце.

Не отрывая взгляда от теней, Дима, с трудом поставил правую ногу на ступеньку и потянул следом за ней левую. Она висела тряпкой. Буквально по миллиметрам вползая по перилам, Дима втянул левую ногу на ступеньку. “Шутники” добились больших успехов. Двое из них уже добрались до той части двора, которую освещала лампочка, висевшая над входом. Эту “сладкую” парочку Дима узнал сразу. Местная поселковая шпана. Один, как раз – сын соседа, того, с “Запарожцем”. Славка или, как его звали в Поселке Шварц. Тощий и прыщавый, как и положено тинэйджеру. Второй - битюг “Гиря”. Именно он год назад жонглировал ломом.

“Что называется: со свиданьицем. Что же им в тюрьме-то не сидится?” - Дима попытался разглядеть тех двоих, что еще не добрались до света.

-Не ждал так скоро, е. твою мать? А мы тута. У нас все тип-топ, в натуре. - Гиря ухмылялся добродушно, но полено в его руке не предвещало теплой встречи. Не для печки он это полено прихватил.

-Привет. – Дима еле расслышал сам себя. – Чего вам, ребята?

На освещенный пятачок выплыли еще две тени. Дима понял, что в СИЗо оказались вакантными три места. Все участники прошлогоднего грабежа в полном составе собрались здесь.

-Слышь, Гиря, он спрашивает: “Что нам?” – У соседского сына глаза постоянно закрывались. “Перебрал” он здорово и, если бы не держался за Гирю, давно бы использовал технику перемещения пресмыкающихся: ползком. Но, несмотря на отключенный мозжечок, находился в состоянии героической борьбы: с силой тяжести, с собственным языком, с закрывающимися глазами. “ Столько усилий, только для того, что бы испортить мне жизнь или, хотя бы физиономию. Поразительное, все-таки, существо - человек”. – Дима, наконец, смог встать на ступеньку обеими ногами. Нужно было попытаться выиграть время. До двери – рукой подать.

-Пацаны, что нам надо? – Гиря обернулся к отставшим любителям ночных приключений. В этот момент Шварц подсел и бугая, под его тяжестью, резко качнуло влево. Похоже, он тоже хорошо “накатил” по случаю досрочного освобождения. Трезвого его и бульдозером с места не сдвинуть.

-Стоять. – Скомандовал Гиря сам себе и четко выполнил установку.

-Что нам надо? А чо с него, на х.. взять? – “Шах”, Гена Шахов - мозг компании, был, пожалуй, единственным, кого нужно было по настоящему опасаться. С остальными можно было договориться. Этот выглядел самым трезвым и пришел мстить. – Что было ценного, мы уже взяли. Осталась только его паршивая шкура.

-Что, думал: мы сядем? Скорее ты ляжешь, чем мы сядем! Понял, падла! – Подал реплику Вася-Шестерка.

-Да ладно, ребята, чего вы? – В нормальном состоянии Дима бы не стал спешить. По большому счету уронить любого из этих придурков можно было, просто прикоснувшись к ним пальцем. Для этого не требовалось быть “Мистером Вселенной” и абсолютным чемпионом пира по каратэ. Дима ни тем, ни другим и не был. И вообще, в детстве из-за своего небольшого роста он сильно комплексовал. Метр шестьдесят пять для мужика не очень много. Со временем детские комплексы забылись. Сухой и жилистый Димка легко управлялся с тяжеленными болванками стальных заготовок и давно понял, что объем мышц и их сила – далеко не одно и то же. Но сейчас на свое тело он рассчитывать не мог. Нужно было напрягать мозги А они, к сожалению, тоже трудиться не желали.

-Это кто здесь “ребята”? Это мы “ребята”? Деточки, детский сад. Усю-сю. Сейчас нам дяденька сопельки вытрет, по головке погладит, по конфетке подарит, сказочку расскажет и спать уложит. - Шах говорил без усилий, стоял на нога крепко и точно контролировал ситуацию. Он был не просто трезвее остальных. Он был фактически трезв и управлял своими пацанами, как хороший дирижер симфоническим оркестром. Дима снял с перил правую руку, пытаясь незаметно нащупать в карманах ключ от двери. Рука еще скользила по брючине, а Дима уже понял: сам он дверь открыть не сможет. Связка с ключами осталась в куртке. Звать на помощь соседей бесполезно. Может быть, кто и проснется. Но помогать ему, чужаку против “своих” не станут.

-Мужики, что случилось? - Дима напряженно искал выход. Постучать домой? До двери уже можно дотянуться. Но пока Таня поднимется, пока откроет – в дом войдет уже не он. В дом войдут эти пьяные рожи. Его добьют на крыльце, а Таня с дочкой достанутся этой мрази. И что будет потом – одному Богу известно. Зачем только Дима лишил калитку голоса? Услышав знакомый дикий стон петель, Танюха давно бы уже встречала мужа. А взламывать двери криминальный квартет вряд ли бы стал. Но теперь уже жалеть поздно. – По-моему нам нечего делить.

-Делить? Оказывается мы не детский сад. - Шах продолжал упражняться в остроумии. - Мы первоклашки. У нас будет урок арифметики. Сначала мы умножим дяденькины синяки, а потом разделим самого дяденьку.

-Ага, денежки мы уже у него вычли. – Вклинился Шестерка. – А курточку я себе прибавил. – Димина куртка ему была маловата: из рукавов торчали манжеты рубашки, молния на груди не сходилась. Подол, на костистом заду Васи-Шестерки, комично оттопыривался. В другое время и в иной обстановке Дима, наверно от души повеселился над этим чучелом. Но сейчас ему было не до смеха.

-Ну, вы сами видите: у меня больше брать нечего. – Дима все же вполз на крыльцо, выпрямился и попытался опереться спиной о входную дверь. “Вдвоем напасть не смогут – лестница слишком узкая, а по одиночке от них можно попробовать отбиться. Во всяком случае, спихнуть с крыльца. Пока я на крыльце, у меня сохраняются шансы на спасение. Если на землю сдернут – растопчут вчетвером. Главное, что бы, Шах не полез первым. Он почти трезвый: разделается со мной как кутенком.”.

-А мы и не будем брать. Мы сами тебе, харя грязная, чего-нибудь дадим! Мы не жадные, ты не бойся. Все будет тип-топ! – Гиря сбросил с себя вконец раскисшего Шварца и, подбрасывая полено, пошел на Диму.

“Ну все. Поехало. Теперь держись”. – Дима с удивлением заметил, что звон в голове утих, а мышцы во всем теле напряглись: “ Жить-то, человечку, оказывается, хочется”.

Он плотнее прижался спиной к входной двери, готовясь встретить противника ударом.

3.

С вечера Таня с трудом уложила дочку. Спать Ленка отказывалась категорически.

-Де па? – Вопрос, на который Таня и сама хотела бы получить ответ. Димка отправился на завод, как обычно к восьми утра и до сих пор не вернулся. Как правило, если он собирался задержать на работе, или “наклевывался” калым, Дима предупреждал об это заранее. Сегодня утром, уходя, сказал, что вернется около пяти.

Таня в тысячу первый раз за вечер посмотрела на старые настенные часики с кукушкой. Усики стрелок на обшарпанном циферблате опустились вниз. Половина пятого утра.

-Так, глядишь, действительно к пяти вернется. – Прошептала Таня. Собственно, можно было не шептать. Это с вечера Ленку уложить сложно, а под утро ее из пушки не разбудить. Как в народе говориться: “С вечера – молодежь, а сутра не найдешь!” Глядя на часы, Таня пыталась иронизировать, но в сказанном иронии было не больше, чем вкуса в растворимом кофе. Ирония рождается из злости и обиды. Злиться на мужа Таня вообще не могла, а обида растворилась в беспокойстве еще пару часов назад. В голову лезли всякие дурацкие мысли. Некогда тихий провинциальный городок, за последние несколько лет превратился в довольно “веселое местечко”. Раньше, если случалось убийство или ограбление, так потом подробности этого события обсасывались городской общественностью лет пять. Нынче - событие, если за день ничего не произошло. Так, что поводов для неприятных размышлений хватало.

Прошлой осенью она уже пережила такой же кошмар ожидания. Так же слонялась по пустому тихому дому. Так же уговаривала себя не глядеть в окно. Так же сочиняла фразу, убийственную и резкую, которой должна была встретить Кириллова на пороге. И так же, наступившая ночь стерла все, кроме желания увидеть мужа живым, целым и невредимым.

Она ждала и дождалась. Зашел сосед и сообщил: в какой больнице Таня сможет Димку найти. Тогда остаток ночи пришлось провести в коридоре рядом с палатой реанимации. А потом почти неделю в палате, рядом с беспомощным мужем. Хорошо еще Димкина знакомая в больнице работает: разрешила ухаживать за Кирилловым.

Таня встала, подошла к окну. Прислушалась: за стеклом правила бала предутренняя тишина. Даже собаки не лаяли – спали. Больше всего изматывало бездействие, невозможность что-либо предпринять. Был бы телефон, можно было бы обзвонить знакомых, родню. Потревожить больницу. Хотя о больнице даже думать не хотелось. Но телефоны в поселке редкость. Автомат один - у магазина, но он последние сто пятьдесят лет молчит: хоть жетон в него кидай, хоть на коленях упрашивай.

Отправиться в город на поиски нельзя: Ленку одну дома не оставишь. Проснется ребенок среди ночи в пустом доме, перепугается. Остается только: сидеть и ждать утра.

Таня с тоской оглядела комнатку. Зашла на кухню. Занять себя было совершенно нечем. Как назло, за два выходных дня, потраченных на стирку, уборку и готовку, она переделала практически всю домашнюю работу. Пыль вытереть и то негде. В доме стерильная чистота. Можно ставить научную аппаратуру и приступать к сверхточным экспериментам. Идеально чисто и абсолютно пусто. Без Кириллова пусто.

Таня вдруг, ни к селу, ни к городу вспомнила: как они с Димой познакомились. Тем летом она только защитила диплом. Приехала домой страшно гордая: в семье первый инженер. Точнее экономист- бухгалтер с высшим образованием. Пять лет жизни в дали от дома. Пять лет большого, грязного и суетного Новосибирска. Мрачное здание НИИЖТа, с вечной тусовкой курящих студентов между тяжеловесных колонн крыльца. Мамины пирожки на каникулах дома и жареная картошка с пустым чаем весь семестр. Одно слово: общага.

Учеба Тане давалась легко. За пять лет в зачетку “залетели” только две четверки, да и то случайно. Диплом защитила на привычное «отлично». Думала, что с такими “корочками” найти работу дома будет несложно. Бухгалтеров с высшим образованием в городке со ста тысячами населения, можно было по пальцам одной руки пересчитать. Однако все оказалось не так просто. Везде, куда бы она ни приходила, в первую очередь требовался стаж.

Начальство на собеседованиях с интересом разглядывало диплом, с еще большим вниманием изучало ее ноги, а потом следовал сакраментальный вопрос о стаже. Диплом и ноги были, стажа - не было. Некоторые, после этого, просто отказывали. Некоторые, предлагали компенсировать стаж ногами. Этим отказывала Таня.

Надежда Филипповна, Танина мама, сначала рассчитывала пристроить дочку к себе. Она тридцать лет занимала престижную должность секретарши директора проектного института. Единственного подобного учреждения в городе. Но, к моменту Таниного возвращения институт уже давно ничего не проектировал. Штат сокращали. Вакансий в бухгалтерии не было. Так Таня оказалась продавцом в продуктовом магазине. И считалось, что ей повезло. “Сибирские узоры” был самым крупным гастрономом в городе. Городская элита привыкла закупать продукты здесь, а где покупатель с деньгами, там и продавцы не бедствуют.

Как раз в это время подходила к финишу десятилетняя эпопея строительства нового жилого институтского дома. Надежда Филипповна стояла в очереди на улучшение жилищных условий. В переводе с канцелярита, это означало получение трехкомнатной квартиры улучшенной планировки, вместо двухкомнатной “хрущевки”. И здесь Надежду Филипповну надоумили: пусть Таня оформит фиктивный брак. Тогда можно рассчитывать на четырехкомнатную.

Диму Надежда Филипповна нашла сама. Подобрала по признаку “очевидная неровня”. Подразумевалось, что простому работяге с неоконченным средним образованием, по отзывам очень скромному, даже стеснительному, в голову не придет всерьез претендовать на место рядом с такой завидной невестой как Танечка. Дима и не претендовал.

Когда они впервые сели за один стол: за чаем обсудить детали предстоящего, исключительно делового мероприятия, Кириллов просто стеснялся посмотреть на Таню. В результате он дал согласие на брак с девушкой, которую, почти не видел. Все это отдавало чем-то гаремно- восточным, только вместо паранджи невесту от жениха скрывала его собственная стеснительность. Таня тоже было страшно неудобно. Мамина идея: использовать постороннего человека для решения сугубо семейных проблем не казалась ей корректной.

Следующее свидание состоялось уже в ЗАГСе. Поскольку фиктивный брак не требовал особой торжественности, невеста была без фаты, в голубом платье, сшитом еще к школьному выпускному вечеру. Жених пришел в строгом черном костюме, белой рубашке, с шеей, перетянутой, галстуком-бабочкой.

Таня на всю жизнь запомнила глаза, какими Кириллов посмотрел на нее во время бракосочетания. Она не считала себя дурнушкой. Если говорить о фигуре, то дорогу на подиуме ей мог перекрыть только маленький рост. Голубые, выразительные глаза, правильные черты лица, длинные золотистые волосы, до замужества не знавшие стрижки. Комплексовала Таня только из-за своих по-младенчески пухлых, вечно розовых щечек. В школе ее обзывали “Таня – Суперрумяна”. Когда они обменивались кольцами, Димкина рука с ее колечком просто остановилась на полпути. Он глядел в Танины глаза с таким подкупающе-непосредственным восторгом, что она невольно улыбнулась. Он засмущался. И Таня поняла, что фиктивного брака у них не выйдет.

В институте за ней пробовали ухаживать и мальчишки- сокурсники и взрослые мужики. Со сверстниками ей было скучно и, в их среде она скоро стала числиться во “фригидных заучках”. Взрослые ухажеры, как правило, бизнесмены, не слишком хотели тратить время на романтические переживания и умные разговоры. Схема действий: “Привет, кабак, постель” - казалась Тане примитивной и пошлой. Так что, если не считать поцелуев на школьных вечеринках с одноклассниками, ее сексуальный опыт к моменту свадьбы от нуля отличался на бесконечно малую величину. И, прежде чем этот опыт появился, они с Кирилловым, уже с отметками о браке паспортах, три недели, каждый вечер бродили по аллеям старого городского парка. Бродили тайком от Таниных родителей.

Димка оказался очень интересным собеседником. Сбежав от школьной скуки в девятом классе, он, тем не менее, с удовольствием и много читал. Прекрасно разбирался и в серьезной литературе и в фантастике. С удовольствием рассуждал о Кортасаре и Желязны. Но окончательно супруг сразил ее тем, что от начала до конца прочитал “Дон Кихота”. Таня бралась за знаменитый роман Сервантеса трижды. Но ее терпения хватало только на первую главу. С такой же легкостью, с какой он говорил о книгах, Дима жонглировал названиями марок машин, годами выпуска, комплектацией, объемами двигателя и другими техническими подробностями. Таня слушала его и ловила себя на странном чувстве: ей было страшно приятно, что этот совершенно необыкновенный человек, по странному стечению обстоятельств оказался ее законным супругом.

А потом они почти случайно остались одни. Танины родители уехали на дачу. Дима проводил ее после свидания до дома. Таня решительно взяла его за ладонь, шершавую от постоянной возни с металлом, и буквально за руку привела к супружескому ложу.

Надежда Филипповна только охнула, когда, приехав под вечер в воскресенье домой, обнаружила в постели дочери “фиктивного мужа”.

Таня вспомнила мамин, хорошо исполненный сердечный приступ. Молодой доктор из “неотложки” минут двадцать честно пытался поставить диагноз, но, не найдя ничего серьезного, накапал в стакан валерьянку и посоветовал любительскую сцену поменять на профессиональную.

С этого момента и началась семейная жизнь Кирилловых и столетняя война с Надеждой Филипповной. История же с квартирой завершилась самым парадоксальным образом: достроенный дом, директор института единолично приватизировал и продал. В карман положил деньги, из кармана вынул фигу и предъявил ее остаткам трудового коллектива. В том числе и своей вечной секретарше. Так, что Надежда Филипповна считала себя стороной, пострадавшей дважды. Взамен желанного жилья она получила нежеланного родственника. Такова жизнь.

Таня прислушалась. Ей вдруг показалось, что за окном во дворе происходит какое-то движение. Она выключила свет и прижалась к стеклу. Действительно, неясные тени перемещались в предутренних сумерках.

-Может быть Димка? - Таня заторопилась к дверям.

4.

Пока Гиря стоял на земле, а Дима глядел на него с высоты крыльца, поселковый монстр не выглядел внушительно. Просто пьяный крепыш с поденном. Но, когда Гиря поднялся на первую ступеньку, он оказался выше Димы на пол головы. Да и по габаритам бугай едва вписывался в узкое пространство между перилами и стенкой дома. Что, впрочем, было скорее на руку Диме, чем его солидному оппоненту. Правая рука здоровяка упиралось в стенку, а значит, нанести ей удар нормальным образом Гиря не мог. Поведя плечами, он с явным недовольством оглядел поле боя, занес руку с поленом над левым плечом, примеряясь наотмашь махнуть своим оружием по Диминой голове. Было ясно, что если замах достигнет цели, то Дима может лишиться головы навсегда. Удар нужно было упредить. Кириллов чуть присел, качнулся назад, что бы оттолкнувшись от дверей, как боксер от канатов, мощнее разогнать свое тело навстречу плотному животу противника. Неожиданно спина потеряла опору, и Дима навзничь упал прямо в руки Тани.

-Танюша, закрывай дверь!

-Гляди-ка, его баба вылезла!

-Хватай ее, Гиря.

Таня захлопнула дверь перед самым носом покачивающегося здоровяка. Щеколда с клацаньем вошла в паз. Дима следил за движением толстого стального стержня до того мгновенья, пока металл щеколды ни ударился о металл паза. Поняв, что опасность миновала, он на мгновенье расслабился и потерял сознание.

-Эй, сучка, открывай! А то дверь высадим. - Тяжелые кулаки Гири безжалостно долбили в толстое дерево, обитое дерматином.

Подхватив грязного, окровавленного мужа подмышки, Таня потащила его в комнату. Димкина голова, со слипшимися от крови волосами, безжизненно болталась и тыкаясь в Танин живот, оставляя на халате бурые отпечатки.

Шум за дверью стих и до Тани долетела фраза:

-Гиря, кончай массажем заниматься. Толкни-ка дверку плечиком.

-Давай, Гиря, покажи класс! - Поддержал второй голос.

Таня почти дотянула тело мужа до кровати, когда Гиря принялся за входную дверь всерьез. Первая попытка не принесла успеха. Из комнаты Таня увидела, как качнулись стены сеней. С гвоздя сорвалось старое жестяное корыто. Таня инстинктивно оглянулась на кроватку дочери. Ленка спала и во сне улыбалась.

Старые двери, скроенные хозяевами на совесть, могли вынести удары и помощнее этого. Стальной засов – без динамита снаружи не открыть. За дверь Таня не переживала. Но стенки в сенцах особой прочностью не отличались и могли рассыпаться в любой момент. Большой вопрос: кому нужна целая дверь, если нет стен?

Таня уперлась в пол и попробовала затащить мужа на кровать. Старинная двуспальная конструкция, доставившая Кирилловым немало приятных минут, на этот раз подвела. Поднять мужа на высоту стройных кроватных ножек ей не удалось. Таня не подозревала, что Димка такой тяжелый.

Стены сеней снова содрогнулись от удара.

-Гиря, может пособить? – Раззадоривали во дворе пьяного монстра.

-Не-а, щас, на х.., высажу. Все будет тип-топ

Таня снова потянула Димку вверх. Но и вторая попытка оказалась неудачной. Таня без сил уселась на пол. Уселась и разревелась. Было страшно за дочку, за себя за мужа. Обидно за свою беспомощность. А, главное, непонятно, откуда в людях такая ненависть. Что им от Кирилловых нужно? Зачем все это? Что это? Человеческая низость или способ проявления пьяной удали?

Гиря не унимался. Под хохот и улюлюканье приятелей он продолжал испытание дверей на прочность. В сенях посыпались какие-то дощечки. Еще пара таких ударов и этот человек-бульдозер просто снесет сени.

-Все. Возьму сковородку открою дверь и проломлю его тупую башку. – Таня попыталась подняться, но на ее ногах тяжело и уютно устроился Димка. Стараясь не сделать ему больно, Таня перевалила тело мужа на пол. И тут вспомнила: ну да, старая хозяйская берданка. Димка засунул ее под кровать и, что бы Ленка, не дай Бог, не добралась, прикрыл сверху чемоданами. Патронов в ней, кажется, не было. Димка говорил, что ружье не заряжено. От Ленки прятал на всякий случай, из принципа, что раз в год и палка стреляет.

Забравшись под кровать, Таня в темноте стала раздвигать чемоданы. Потревоженное оружие недовольно громыхнуло стволом о половицы. Таня выволокла берданку и подумала: “Еще бы вспомнить: за что дергать и на что нажимать?” . И тут же сама себя остановила: “Какая разница, если оно не заряжено. Главное чтобы эти дебилы не заподозрили, что эта железяка не стреляет”.

Она щелкнула выключателем. На секунду яркий свет ослепил ее. Черный, давно не чищенный ствол производил удручающее впечатление.

-Если бы знала, помыла бы заодно с посудой. – И все же оружие, пусть и не заряженное, помогло Тане почувствовать себя значительно увереннее. В сени она вышла с ружьем наперевес, практически строевым шагом. Разворачиваться в тесных сенцах с этой пушкой было крайне неудобно. Тем более, что и Таня и ее оружие были почти одного роста. Да и по весу стрелок и берданка отличались незначительно.

-Вот сейчас. Вот.. – Подбодрила она себя, дождалась очередного столкновения Гири с дверью и сразу после удара выдернула задвижку. Дверь медленно открылась. Гиря, спускавшийся с крыльца для нового разбега, удивленно оглянулся через плечо.

-Ну, ты, на х…..- Вырвалось у него непроизвольно, при виде ствола наставленного на его голову.

-Кто дернется: сразу стреляю! – Таня плохо соображала что делает. Пальцы, сжимавшие берданку, побелели. Маленькая фурия с большим ружьем произвела на подгулявшую компанию неизгладимое впечатление.

-Ты, баба, брось с оружием баловаться. – Первым опомнился Шах. – Оно ведь и бабахнуть может.

-Без тебя знаю. – Таня перевела ствол с Гири на разговорчивого главаря. Ей было безумно страшно. Каждую секунду она ждала, что эти здоровенные пьяные парни разгадают ее беспомощность и бесполезную бутафорию оружия.

- Но, но. Мы уходим. – Шах стал медленно пятиться. Его взгляд нт на секунду не отпускал огромную черную дыру в стволе. Казалось, он примерял эту дыру на себя, и примерка его на подвиги не вдохновляла.

Что-то подсказало Тане, что необходимо дожать ситуацию. На негнущихся ногах она вышла на крыльцо и в полный голос заорала:

-Пошли вон! Быстро! – Румянец с ее щек исчез без следа. Она стояла на крыльце белая и страшная. Казалось, Таня олицетворяла решимость и отчаяние. Берданка гулял в уставших руках, дрожащих от перенапряжения нервного и физического. Четверка “нападения”, загипнотизированная непредсказуемой траекторией движения ствола, потихоньку отступала к калитке. Каждый из них был уверен: эта сумасшедшая баб метится именно в него и может выстрелить в любую секунду.

-Все, дамочка, все. – Успокаивал Таню Шах. Мгновенно протрезвевший соседский сын, отделился от компании, по-балетному, мелко засеменил в сторону своего дома и через забор перемахнул к себе во двор.

Калитка бесшумно открылась, пропуская бегущего противника и, почти сразу захлопнулась. Двор опустел. Едва различимые фигуры торопливо удалялись по улице от дома Кирилловых.

-Сучка психованная, мы еще вернемся! - Донеслось из темноты.

Таня закрыла входную дверь, бросила уже не нужную берданку в сенях, села на пол рядом с постанывающим в беспамятстве мужем и разревелась.

5.

-Зачем ты с ним связалась, с непутевым? Век будешь куковать без денег, без квартиры. Леночка, бедненькая, вечно голодная. – Дима еще не понял: снятся ли ему голоса или действительно теща забрела в гости.

-Ну, что ты мама глупости говоришь. Когда у нас Леночка ходила голодной. Нормальный упитанный ребенок. – Таня на кухне звенела посудой, наверное, что-то готовила.

-Если Леночка упитанный ребенок, то как должен выглядеть дистрофик? – И три года спустя Лена оставалась главной причиной раздоров между Кирилловыми и Таниными родителями.

-Да уж наверняка не так, как ты! – Спор видно начался уже давно. Таня успела устать от бессмысленных и бесконечных препирательств и перешла “на личности”. Теща действительно особой худобой не отличалась. Публично и остро переживала свою полноту. Время от времени “садилась” на диету. Каждый раз новую. Но ни одна из диет эффекта не давала. И не мудрено. Ограничивая себя буквально во всем: отказываясь от хлеба, мяса, картошки, масла, молочных продуктов, а иногда, даже от чая, Надежда Филипповна каждый день завершала традиционной парой пирожных или домашним тортиком или еще чем нибудь столь же “малокалорийным”. Потом неделю ходила и ругала какую-нибудь подругу: “ Вот ведь стерва, клялась – божилась: двадцать дней - десять килограмм долой. Я столько мучилась и еще двести граммов прибавила”.

-Не тебе о моей комплекции рассуждать. Между прочим, пока тебя не понесла, я была худенькой, как молодая Гурченко. В самодеятельности танцевала и пела. Может, если не ты, так артисткой бы стала.

-Прости, мама, что из-за меня не ты снялась в “Карнавальной ночи”.

“Началась “старая песня о главном”. И чего это Надежду Филипповну среди недели принесло”. – Дима лежал с закрытыми глазами. Вставать не хотелось: “ Так, стоп. А я –то чего среди недели валяюсь дома. Мне же к восьми на работу. И Тане сегодня в магазин”. Дима резко соскочил с кровати и тут же со стоном рухнул на теплые простыни. Боль была всюду, в каждой клеточке его щуплого тела. “Интересно, осталось ли во мне, что-то целое, или меня переехал каток и я умер”. - Только ощутив боль, Дима начал вспоминать, что с ним произошло. Он открыл глаза.

-Привет. – Таня склонилась над ним и улыбнулась. Было видно, что улыбка далась ей не легко.

-Привет. – Дима удивился услышав свое “Привет”. Никогда не знал, что может говорить таким низким и хриплым басом. Рот открывался плохо. Что-то мешало двигаться подбородку. Дима, преодолевая боль, потянулся рукой к лицу.

- Не надо. Не трогай. Я тебе голову перевязала. И температура тридцать девять и две. – Таня задержала его руку, посмотрела на мужа и отвернулась. Было видно, как у нее подрагивали губы.

-Что, красив? – Голос оставался хриплым, но по тону был уже ближе к обычному для Димы тенорку.

-Очень. Глаза бы мои на тебя не смотрели. – Таня встала. – Я пойду борщ заправлю. А ты лежи, не вставай. Скоро врач должен подойти.

-Не врача, милицию нужно вызывать. – Вмешалась теща. – И заодно разобраться: где твой благоверный всю ночь шлялся. Может его, кобеля, за дело вздрючили. Может его не лечить нужно, а пристрелить, что бы ты и Ленка не мучались.

-Мама, еще одно слово и я тебя пристрелю. Возьму берданку, - Таня указала рукой под кровать, - и пристрелю. А потом никогда больше к Леночке близко не подпущу! Поняла? Никогда. – Таня отодвинула Надежду Филипповну с прохода и ушла на кухню. – А в милицию я уже звонила.

Леночка, громко топая, подбежала к кровати. Дима повернул голову на звук ее шагов. Огромные, как у мамы синие глаза смотрели серьезно.

-У па гоовка беая и гаазки тонюсенькие. – Ленка еще плохо выговаривала “л”. Для ясности она крохотными пальчиками показала, какие “тонюсенькие” у папы глазки.

-Иди ко мне Леночка, иди ко мне деточка моя. Баба тебе конфетку принесла. –Запричитала теща и попыталась подхватить шуструю внучку на руки.

-Неа. – Безапелляционно заявила Ленка, легко увернулась от бабки и быстро затопала на кухню к маме.

-Ну, и где же ты, Дмитрий Валентинович шлялся? – Диму всегда поражала способность тещи мгновенно менять тон, в зависимости от того, с кем она говорила. Секунду назад внучке она почти мурлыкала, и вот нате вам: яд и сарказм. Мухоморы на цианистом калии.

-Мама, оставь Диму в покое. Дай ему хотя бы поболеть без твоих нотаций. – Заступилась Таня из кухни.

Свою нелюбовь к Диме теща демонстрировала с огромным удовольствием. Кажется она воспринимала этот процесс как единственную компенсацию за разрушенные планы, развалившуюся льготную очередь на жильё, безвременно почивший НИИ. А главное за семью Кирилловых - то что появилось в результате её деятельности, но против её воли.

Дима же, был искренне благодарен Надежде Филипповне за знакомство с Таней. За жену он готов был простить теще все. Даже неприкрытую неприязнь.

Таня обожала мужа, терпела мать и не могла простить себя, за то, что не способна помешать Надежде Филипповне, постоянно терроризировать Димку. Вот такой вот треугольник. Неразрывный поневоле, неравнобедренный по определению, с разнонаправленными векторами чувств.

Когда три года назад в эту сложную схему вмешалась очаровательная и крикливая Ленка, Татьяна решила: хватит. Будучи человеком скромным, но твердым она сказала мужу: “Ищи квартиру. Нельзя, что бы взрослые ругали друг друга при ребенке”. Так появился сначала кирпичный завод, на котором Дима квартиру зарабатывал. А потом и домик в поселке, в котором можно было дожидаться обещанного жилья, без вмешательства дедушек и бабушек.

Дима снова по кускам восстановил вчерашний день. Он совершенно отчетливо вспомнил звонкое клацанье защелки. А что было дальше?

-Тань, а Таня. – Позвал он негромко.

-Сейчас. – Таня зашла со стаканом воды.

-У тебя все в порядке? – Дима попытался заглянуть ей в глаза.

-Конечно, все в порядке. У нее все в порядке. Только муж валяется с проломанной головой. И работу Танюша сегодня прогуляла. А так… - Надежда Филипповна развела руками.

-Мама, пойди, покорми Ленку, пока мы не поругались. – Таня дождалась пока Надежда Филипповна выйдет и спросила: - Ты о чем, Дима?

-Как ты с этими ... – Дима замялся, подбирая слово, и не найдя подходящего, закончил коротко. – Разобралась. - Не дав ей ответить, быстро добавил: - Извини, я сразу выключился. Ничем тебе не помог….

-Дурачок ты у меня, Кириллов. Какой из тебя помощник был? Помощник. – Таня помолчала. – Знаешь, как я испугалась, что ты умер. Куда бы мы Ленкой без тебя?

“Умеет Таня сказать так, что от пары слов становишься глупым и счастливым.” –Дима взял жену за руку. Разбитые пальцы слушались плохо. Осторожно, чтобы не поцарапать ее нежную кожу своей, покрытой присохшей коростой, он погладил Танину ладошку.

-С чего бы это я стал умирать? Глупости. Сначала квартиру нужно получить, потом Ленку в институте выучить, потом замуж выдать, потом …. – Что намечалось на потом Дима рассказать не успел. В дверь позвонили.

-Врач, наверное, пришел. Пойду, открою. – Таня поднялась и вышла в сени. На кухне теща включила телевизор. По РТР начались “Вести”. “Сколько же времени?” - Прошедшая ночь все перемешала Диминой голове. Он взглянул на настенные часики с кукушкой. Они показывали без трех четыре. Часы отставали минут на пять. Дима проспал весь день. Через час заканчивалась смена на заводе.

-Гражданин Кириллов Дмитрий Валентинович? – В дверях стоял незнакомый мужчина. Седая голова, рассеянный, неуловимый взгляд. Серое, изрядно мятое пальто. Правым локтем вошедший прижимал к себе потрепанный кожаный портфель. В руках, как баранку автомобиля покручивал серую, в тон пальто, фетровую шляпу. За ним виднелись двое в милицейской форме.

-Да. – Дима попытался приподняться.

-Вы проходите, берите стульчики, садитесь. – Пригласила Таня.

Мужчина в сером пальто прошел, огляделся. Было видно, что ни проходить, ни садиться, ни вообще появляться здесь ему не хотелось. Заложив крутой вираж шляпой, господин в сером подрулил к единственному стулу с мягким сиденьем. С сожалением оторвав левую руку от шляпы прихватил стул за спинку и. и со страшным грохотом подволок его к Диминой постели.

-Ну, рассказывайте. – Сказал гость, шумно отдуваясь и расстегивая пальто.

-Да я толком и не знаю, о чем говорить. – Дима действительно ничего определенного сказать не мог. Да и не очень хотел. Надежд на то, что криминальный квартет прямо сейчас возьмут под белы ручки и увезут в “кутузку”, по правде, никаких. Сдать их милиции, значило окончательно испортить отношения с поселковыми. И во что это “окончательно” может вылиться, предположить сложно. Судя по ночным событиям, после этого Кирилловых в Поселке ничего хорошего не ждет. А без компетентных органов, глядишь, все можно будет утрясти по-соседски. Поселковая шпана - они же тоже люди.

-А вы подумайте. Если сами не вспомните, мы поможем. – Это “мы поможем” прозвучало угрожающе, хотя лицо сидевшего выражало скорее благодушие и скуку. Но Таню эта скрытая угроза буквально взорвала.

-Что значит “мы поможем”? Сначала человека избивают до полусмерти. Потом день ждем милицию и врача. Врача так и нет, а милиция заявляется с какими-то угрозами. – Таня говорила негромко, но накопившиеся переживания придавали словам такую энергию, что любой крик в сравнении с этим выглядел бы как пигмей рядом с Джордоном.

-Избивают? – Удивленно сказал человек в сером пальто.

-А вы вообще кто такой? Чего вам надо!? – насторожилась Таня.

-Я старший следователь городской прокуратуры Сергеев Иван Иванов. – Сказано это было с таким видом, будто старший следователь так же популярен, как Майкл Джексон, Мадонна или Филипп Киркоров, а не узнать – преступление его против человечества.

-Разве прокуратура занимается хулиганством и грабежами? – В свою очередь удивился Дима. По прошлогодней истории он усвоил, что прокуратура ведет только особо опасные дела: убийства с отягчающими обстоятельствами, серийные убийства и тому подобные безобразия.

-А мы к вам не по поводу хулиганства. И не из-за ограбления. С такими мелочами милиция и без меня разбирается.

-Вы так думаете? – Таня не скрывала сарказма.

-Должна разбираться. – Чуть смутившись, поправился Сергей Иванович. - Вы знаете табельщицу Маргариту Владимировну Завьялову?

-Да. Мы работаем на одном заводе.

-Так, Игорь, садитесь, пишите. – Распорядился Иван Иванович. Рыжий милиционер с погонами сержанта уселся за стол и разложил бумаги. – По нашим данным вчера около двенадцати часов вечера именно вы пошли провожать ее от завода до дома?

-Именно я. – Дима не понимал, к чему клонит этот человек, рассеянно почесывающий щетину на небритых щеках и упорно изучающий унылый пейзаж через окно за Диминой спиной.

-Я же говорила: кобель он! Я всегда это знала, а ты не верила! – Не утерпела теща.

-Мама, если ты не замолчишь, я тебя убью. На глазах у милиции. – Таня была на грани срыва.

-Ну, нет! Хватит мне одного убийства! – Отстраненный взгляд следователя Сергеева, на мгновенье зажегся искренним возмущением. – Они свои семейные проблемы выяснить не могут. Убивают друг друга, а я из-за этого должен утром обходиться без завтрака. Вы мешаете исполнять служебные обязанности. – Немного остыв, он продолжил: - Расскажите, пожалуйста, о вашем свидании подробнее.

-А чего рассказывать. Не было никакого свидания. – Дима никак не мог понять что от него хочет этот странный тип в сером пальто. - Варили решетки для директорского коттеджа, закончили поздно. Рита, зачем-то, тоже задержалась: попросила проводить. Я отказать не мог. Темно уже, да и не безопасно сейчас по ночам в городе. – Дима непроизвольно потянулся к забинтованной голове. – Всякое может случиться.

-Никто другой проводить не мог?

-Остальные домой не уходили. Они в цехе заночевали.

-Дальше. И быстрее, пожалуйста.

-Вы что, не видите: он чуть живой? – Вмешалась Таня.

-Ладно, Тань… Проводил до подъезда. И пошел домой.

-И все?

-Нет. До дома не дошел. Что случилось - не знаю, но очнулся ни денег, ни одежды.

-Значит, как я понимаю, к гражданке Завьяловой в квартиру вы не заходили?

-В квартиру не заходил.

-Вы проверьте, товарищ следователь. Если не заходил, где же он до пяти утра шлындал? – Теща забыла про Танино обещание и окончательно перебралась из кухни в комнату. Таня не обращала на нее никакого внимания. Она сидела напряженная, предчувствуя, что не все плохое сегодня уже произошло.

-Не беспокойтесь. Все, что нужно мы проверим. В котором часу вы с Завьяловой расстались?

-Точно не скажу. Но, минут пятнадцать первого. – Дима прикинул расстояние от проходной до дома табельщицы. – Нет, наверное, двадцать минут первого. Мы еще минут пять около подъезда разговаривали.

-О чем?

-Да не о чем. Она, Завьялова, в гости приглашала. Я отказался. А что случилось? – У Димы начало неприятно давить в “солнечном сплетении”.

-Ничего подозрительного около дома не заметили? – Следователь пропустил Димин вопрос мимо ушей. – Петрович, ты пишешь? – Не оборачиваясь, поинтересовался он у сержанта.

-Да. – Буркнул милиционер, старательно выводя закорюки на бумаге.

-Пиши. Старайся. – Одобрительно кивнул Сергеев. – О чем я ? А, да видели что-нибудь странное у ее дома?

-Нет. Что случилось? – Еще раз повторил Кириллов.

-Ночью, приблизительно в половину первого, соседи Завьяловой услышали шум в ее квартире и вызвали милицию. Прибывший наряд обнаружил в комнате труп гражданки Завьяловой, лежащий в луже крови и прикрытый ковром. Сильно изуродованный труп. Вот такие дела. – Следователь тяжело вздохнул - Грехи мои тяжкие. И это за пол года до пенсии…. -Повернувшись к милиционеру за столом, спросил: - Все записал?

-Да.

-Давай сюда. Прочитайте, Дмитрий Валентинович. Вот здесь напишите: “С моих слов записано верно.” И распишитесь.

Дима, обескураженный новостью о смерти Риты, и совершенно сбитый с толку словами о пенсии, прочитал и расписался. Ручка плохо лежала в негнущихся пальцах.

-Все?

-Не совсем. - Сергеев достал из папочки, лежавшей до этого на его коленях без дела, бланк. - Еще здесь распишитесь. – Он ткнул пальцем в нужное место.

-Это что? – Дима задал вопрос скорее по инерции. На бланке все было отпечатано черным по белому.

-Подписка он невыезде.

-В моем состоянии только выезжать.

-А в моем?! – Неожиданно возмутился следователь. – Резина совсем “лысая”. Того и гляди: в аварию попадешь.

Странные реплики следователя настолько запутали Диму, что, все происходящее, на минуту ему показалось сном. Или экскурсией в сумасшедший дом. Вдруг до него дошло: подписку о невыезде просто так у человека не берут.

-Вы считаете, что я убил Ритку? – Эта мысль показалась Диме настолько несуразной, что появление ее в чьем-либо мозгу можно было объяснить только полным умственным помешательством.

Следователь молча поднялся со стула и, не торопясь, направился к самодельным полкам с книгами. Проведя пальцем по корешкам, он заметил:

-У вас большая библиотечка. Томов триста. Наверное, больших денег стоит?

-Наверное, больших. – Дима еще не оправился от услышанного и следил за Сергеевым с плохо скрываемой неприязнью.

-Чья: ваша, жены или хозяев дома? – Руки следователя осторожно извлекли из тесного ряда потертый томик Стефана Цвейга.

-Димины. Он их еще в школе собирать начал. – Вмешалась в разговор Таня.

Сергеев аккуратно поставил книжку на место.

-Странно. Зачем рабочему книги? Что до преступления, то пока я ничего не считаю, но все выясню. До свиданья. – Следователь Сергеев дискутировать не собирался. – Да, кстати, где вы говорите, на вас напали?

-Где напали - не знаю. А очнулся прямо около мостика через Звонкую. Со стороны Поселка. Там такое дерево большое растет. Перед ивняком.

-Понятно. Да, чуть не забыл. Хозяйка, если вам не сложно: отдайте мне, пожалуйста, одежду, в которой ваш супруг последний раз ходил на работу. – Сергеев забрал Димины вещи, внимательно осмотрел их и повернувшись к рыжему сержанту, сказал: - Оформите, пожалуйста, изъятие. Я в прокуратуру. Есть хочется. До скорого свидания, господин Кириллов.

-Ага. – Только и смог сказать совершенно растерянный Дима.

Дорогой читатель, милая читательница!

Я рад, что Вас заинтересовала эта история. Если Вы действительно хотите узнать: чем она закончится – поддержите автора, т.е. меня, а потом получите книгу в формате PDF, doc.,txt. Исключительно благодаря Вашему вниманию у меня появится возможность писать новые, надеюсь, не менее интересные истории. За что я искренне Вас благодарю!

С уважением, Андрей Глущук

Читать полную версию: http://www.glush-mania.ru/action-books

Добавить комментарий


Обновить